Интервью с Василием Нестеренко о любви к горам и искусству | Часть 1

Д: Меня зовут Дарья, мы делаем Медали Гор для сильных духом людей.  Мы часто спрашиваем людей, кто ходит в горы, независимо от того серьезные это альпинисты, или люди, кто один раз поднялся на Эльбрус: «Что для Вас горы?».

И мы хотели задать этот вопрос Вам. Что для вас горы? Как все началось?

В: Я считаю, что горы — это своего рода заразная болезнь. Так же, как и искусство. Искусство — это тоже заразная болезнь. У большинства иммунитет. Сколько ни заражай, искусством, например, они не заражаются. Очень многие быстро излечиваются. Так же точно с горами. Горы? Что? Зачем? Куда? Многие не видят разницы между Эльбрусом и Эверестом. Мне говорили: «Вот ты был на Эвересте». А я был на Эльбрусе! А какая разница? Все на этом.

А некоторые - заболевают. Вот и я заболел. Ведь заболеть же можно в любое время. Вот искусством я заболел в детстве. А горами заболел во взрослом возрасте. И все, это болезнь неизлечима. Она со мной.

Заразил меня один человек. Мой друг Сергей Шестаков. От него я инфицировался любовью к горам. Мы сначала в горы не поднимались, в самые высокие. Мы как бы рядом ходили. Так было в Саянах, на Алтае. И вот маячили эти вершины, чуть-чуть не поднялись на Белуху, не вышло.

Потом он (Сергей) мне говорит: «Ну слушай, ну хватит уже рядом ходить, давай заберемся!». И мне понравилась эта идея забраться. Мало того, я взял своего тринадцатилетнего на тот момент сына, и мы зашли на Эльбрус. Это было начало. Потом появились другие горы. Но это было такое испытание, конечно, немалое для меня.

Горы — это не шутка, всё очень серьёзно, это действительно испытание, каждый поход!

Д: Какие эмоции были, когда вы стояли на вершине? Как у вас прошло первое восхождение?

В: Ребёнок мой, Иван, сейчас выше меня и больше. А в 13 лет детям сложно. Горная же болезнь. На Эльбрусе она во всей красе, эта горная болезнь. Было сложно.

Но тогда мы познакомились со Шкелем. Шкель — это наш знаменитый спортсмен, который забегает на Эльбрус. Мы там еле идем, а он бежит! Я подумал, ну да, наверное, все наши сложности — это просто какая-то ерунда.

Потом, поднявшись на Эльбрус, мы обошли все горы вокруг во время акклиматизации. Потрясающие совершенно места! Я сделал серию работ по Эльбрусу и Приэльбрусью. Большие монументальные пейзажи. Рисовал, удивляя народ.

Д: Нам ваш друг Сергей рассказывал, как вы писали в горах. Расскажите, как это делается? Какая была самая высокогорная ваша картина?

В: Это такой аттракцион для всех! Мы когда поднимались на Арарат. На высоте 4100–4200 м был последний лагерь перед штурмом. И вот я, значит, там расставил этюдник. Сбежались все!

С нами тогда был Александр Яковенко - знаменитый альпинист. Он во все глаза смотрел, что это вообще?.. Ну такого не было, чтобы человек рисовал в горах и это всё вот принёс... Он всем об этом рассказывает, Яковенко.

Вообще это было аттракционом, конечно. Я с натуры написал на такой высоте Арарат.  Я рисовал на подобной высоте Килиманджаро.

Д: Какая высота была на Килиманджаро?

В: 4700 м.

Д: Почти что на вершине Монблана, получается?

В: Да. Ну сложно было, потому что в горах там вообще находиться сложно. Последний раз мы заходили на Аконкагуа, это почти семитысячник, а лагерь был на 4300 м.
Вот на этих 4300 м уже невозможно было находиться, настолько тяжело. Мы думали, а как же тут наверх пойти? Каждый раз знаешь, что горная болезнь, что будет сложно, а всё равно что-то вот тянет вперёд.

Д: Нас такой практический вопрос интересует: как писать в горах? Как у вас не замерзают краски?

В: Там такого прямо cильного холода не было. Но вот у меня был опыт совсем недавно, я рисовал на Новой Земле, в зимних условиях. Это было в самом начале апреля или конце марта. Всё во льду, минус 20, краски становятся резиновыми. Работать невозможно, холодно  ужасно! И, вроде, одет, но когда стоишь на одном месте, то всё коченеет! А руками надо чувствовать. Также точно очки там надевать нельзя, потому что ты не видишь!

Но самый бич, конечно, это дождь. Если идёт дождь, то рисовать невозможно.

Были разные случаи. Например, в Якутии я рисовал весь буквально облепленный гнусом, мошкой. Я стою весь в крови. Там если ходишь, то не так. А вот когда стоишь, то, видимо, она друг другу говорит, эта мошка, и вот слетается на меня. Ну, что делать? Бороться невозможно. Думаю, терпеть значит. И стоишь рисуешь.

Каждый раз что-то. То ветер сносит прямо с ног. На Камчатке было такое, что товарищ мой держал холст, чтобы не улетел.  В лицо град с черным песком, с камнями какими-то. Потом все это тащишь с собой. Никому не отдать. С вещами иногда помогают люди, носильщики, кто с нами. А холст сам несешь.

Есть свои проблемы (смеется), зато это натурные ощущения, которые никакая фотография не передаст: правильный цвет, то, что ты увидел, почувствовал, нарисовал. Эти этюды - они, в своем роде, бесценны! А потом уже в условиях мастерской я делаю большие картины по походам нашим, которых было уже немало в основном в России, но и за границей. И, я думаю, продолжаться будут.

Д: Хочу спросить у Вас про цвет. Я видела, правда, не вживую, Вашу картину Эльбруса. Я была на Эльбрусе два раза, но на вершине всего один раз. И меня, помню, поражали закаты! Там есть определенный такой оттенок, как бы мягкий закат, когда солнце садится, бело-серые скалы… И я была также на Белухе внизу у озера. И там совершенно другой оттенок заката. И когда я смотрела на ваши картины, я прямо почувствовала себя в базовом лагере. Это было уникальное ощущение. Вы говорите, что по фотографиям это невозможно воспроизвести.

В: Невозможно. Ты должен сам увидеть, сам ощутить. Только в этом случае можно потом сделать работу какую-то.

Но действительно, горы очень разные. Когда мы были на Эльбрусе, там выпал жёлтый снег из пустыни Сахара. Снег с песком из Сахары! Сам Эльбрус был белый, поскольку там выпал новый белый снег, а все остальные горы, которые чуть ниже, они желтые были! Такого вообще нигде никогда не было!

А на Аконкагуа меня поразили ледники-кальгаспоры. Они такие вот островерхие. Очень интересно. И вот, мы из этих ледников пили воду. Грязная она, с песком, отвратительно совершенно. На высоте 6000 метров мы там спали...

Мне говорят: «Зачем? Зачем ты туда полез? Живи здесь. Давай на море лучше поехали». Но я отвечаю: « Нет, полезем. И еще полезем.»

Д: Какие следующие вершины?

В: Ну, если сейчас скажу, то что-нибудь помешает. (смеется) Вот, например, на Камчатку мы два года собирались. Но то пандемия, то ещё что-то мешало. Аконкагуа тоже три или четыре года не выходило. Сложно, что в одни горы надо летом ходить, в другие - зимой. Дети учатся, мы - работаем. Всё сложно.

Д: Про Килиманджаро. Нам сказали, что вы писали на высоте 4700 м за день до штурма. И у вас там были интересные приключения.

В: Да, приключения были. Вроде бы несложная гора. Мы шли очень красивым маршрутом, каждый раз что-то новое у нас было, и мы попали во все погоды. Было очень холодно. Тем, кто собирается в Африку, я хочу сказать: «Одевайтесь потеплее!» Там эта тундра в горах, снег, лед, заморозки, очень интересно было.

Ну и последний штурм, вот он был действительно сложным. Надо было пройти вертикально километр. Ну очень всё нелегко далось нам. Как и всякие горы. Но зато потом ты награжден этим видом. Ты смотришь как вселенная вся вокруг тебя, ты видишь эту Африку…

Я думаю, те люди, которые ходят в горы - они счастливые.

Д: Это правда! Были ли у вас какие-то большие осмысления в горах? Ходить в горы экстремально во всех планах: в духовном и в физическом. И особенно, когда первый раз идёшь в поход или в горы, много приходит осмыслений. Были ли у вас какие-то переломные моменты, которые вы испытали именно в горах?

 В: В горах ты наедине с природой, но там очень сложно. Это напряжение всех чувств. В горах обостряются все болезни. Если не заболели там, это свидетельствует косвенно, что вы ещё здоровы. Потому что малейшее что-то у тебя есть, всё обостряется. Все это сложно. Но, горы – там ты находишься наедине с природой. Я очень ценю эти моменты, когда я наедине с природой. Ничего нет, только ты и горы, скалы, снег. Это, наверное, одно из самых ценных для меня ощущений.

Конечно, когда ты находишься в этих уникальных для городского человека условиях и попадаешь на природу, да еще и на несколько недель, у тебя начинает происходить некая перестройка твоей души. Ты думаешь о том, о чем, ну просто нет времени думать в городе.

Я хочу вспомнить даже не только горные, но и всякие разные походы. Например, мы были на Шантарах с сыном. Там гор никаких нет особых. Но это тоже настолько ценное!

Или вот у меня следующая выставка здесь будет: «Охотоморье», про северную часть охотского моря: Колыму, Магадан, Шантары. Удивительные места! Таких вот восхождений там не было, но ощущение того, что ты  наедине с природой, очень ценно.

В горах это ещё более обострённо! У меня есть одна работа, называется «В горах моё сердце». Адыр-Су там написано. Само ущелье с горами снежными. Это были такие слова Роберта Бёрнса: «В горах моё сердце, а сам я внизу». Вот я взял первую часть из этих вот строк: «в горах моё сердце». Ну, а я внизу. То есть я - художник. Я живу в городе, в Москве, внизу. А сердце моё — в горах.

Д: Как Высоцкий, нет — Визбор пел: «Я сердце оставил в Фанских горах».

В: Кстати, Высоцкий… Как он почувствовал! Вот Господь дает художникам возможность в короткое время почувствовать то, на что и всей жизни может у кого-то не хватить! Он пробыл там немного, когда снимали фильм «Высота», и создал все эти песни. Никаким он не был горным человеком! Но как он смог прочувствовать это настолько точно! Даже я с моим малым горным опытом могу сказать, что да, у него каждое слово этих песен - в точку!

Вот я так же хочу в живописи показывать свои чувства, ощущения, даже если они за пределами живописи находятся, показать ощущение высоты, шум ветра, запахи... Что-то, что находится за пределами живописи, такая сверхзадача в пейзаже.

Ну, кстати, к горным работам у меня стали добавляться и портреты.

Д:  Вы говорили про «Хранителя Алтая» и вы написали портрет вашего проводника?

В: Да. Он с автоматом ходил. Вот это меня поразило. На Алтае.

Д: От медведя, наверное?

В: Да, от медведя.

Д: Сколько раз была на Алтае часто видела следы медведя, но ни разу вживую не встречала, к счастью, наверное.

В: Вы знаете, вот и у нас так же! У меня так было много раз, что здесь были медведи, прямо следы. Но ушли. Я думал, наверное, уже никогда не увижу! Но вот мы поехали на Камчатку. Две недели ходили по северным рекам. И каждый день к палаткам приходили медведи. Разные. И с медвежатами были медведи. Это очень опасно.

Был даже такой момент: холодно (летом), дождь, снег идёт. Мы с сыном в палатке, под нами хлюпает вода прям. Значит утром всё превратится в корку льда. На Камчатке, в отличие от Алтая, никакого оружия нельзя, только фальшфейер. А медведи не боятся его уже. Фальшфейера этого. И, вот, мы, значит, лежим в палатке, льёт дождь. Дело уже к ночи. Я говорю сыну: «Ваня, ты понимаешь, что мы вот прям упакованы для медведя. Как сэндвич!» Потому что мы вот застегнуты в спальнике вдвоем. В маленькой палатке.

Рядом с нами была маленькая лачуга, со щелями там ужасными. И все, кто там был, ночевали там. И собаку они туда взяли. А мы решили нет, будем как обычно в палатке. Привыкли уже в палатках жить.

Сын будит меня. «Пап, пап, папа, а может не будем спать?» Одним словом, он меня заставил вылезти, и мы пошли в этот домик... И действительно пришли утром, а ночью к палатке приходили медведи.

А белые медведи! Я прямо увидел девять белых медведей одновременно. Представляете, как интересно! На Новой Земле. Если бурые медведи, они могут убежать, могут испугаться, например, коптера, он жужжит. А белый медведь, он ничего не боится. Человек – это добыча.
Вот, все эти медведи развернулись и пошли к нам. Ко мне. Смотрят на тебя и все. Дистанция прыжка. Представляете, как интересно, да? Белые медведи. Девять белых медведей.

Д: И как? Кого вы принесли в жертву? Раз вы сейчас рассказываете интервью…

В: Слава Богу, никого не принесли, но мы увидели сразу девять белых медведей!

А с бурыми долго мы ждали, пока наконец увидели.

Или, например, мы несколько раз видели большие стаи касаток. Это тоже не каждому дано.

На Шантарах есть такая бухта Врангеля, туда заходят гренландские киты. Ребенок, мой сын, он сообразил, подбежал, пока мы там все радовались, и прямо ему в глаза посмотрел. Киту. Он большой такой. Очень интересно.